Понизу всю улицу укрывает густой туман. Рассеянный свет, падающий из пасмурного осеннего неба вместе с едва уловимыми капельками измороси, пронизывает его насквозь, от чего невесомая мохнатая масса будто светится изнутри. То там, то здесь через размытый воздух мимо влажных терракотовых фасадов домов вверх тянутся деревья. Их костлявые лапы так и норовят ухватиться за тучи.

Тук… Тук… Тук… Тук… Гаснущим эхом. Это бьется не мое сердце. Конечно, оно у меня тоже есть, и, надо сказать, прекрасно справляется со своей работой вот уже в течение более сотни лет.

Тук… Тук… Тук… Тук… В маленьких динамиках наушников-затычек к одинокому звуку удара по басовому барабану, пропущенному через эффект задержки, добавляются аккорды беззастенчиво подражающего струнным синтезатора.

Тук… Тук… Тук… Тук… Теперь вступает женский голос, невероятно сильный и глубокий – аж до мурашек, несмотря на то, что мое тело уже давным-давно остыло.

Тук… Тук… Тук… Тук… Энни допевает строчку: «Ритм этого трепещущего сердца, стучит как барабан». И на словах: «Оно бьется для тебя…» – из облака пара, непрерывно валящего из открытого люка чуть поодаль от пешеходной дорожки, появляюсь я.

«Песня любви для вампира». Она не очень-то подходит к моменту, но уж больно мне нравится. Могу слушать ее бесконечно. Ха! Из моих уст эта фраза звучит достаточно иронично, неправда ли? Ведь далеко не каждый на этом свете может позволить себе подобное.

Интересно, она тоже вампир? Навряд ли. Хотя все может быть. Селебрити из наших, по совершенно понятным причинам, предпочитают уходить в тень молодыми, ну, или, по крайней, мере до того как их смертные поклонники начинают задавать вопросы относительно неувядающего облика своего кумира.

Доисторический, даже по человеческим меркам, проигрыватель mp3-файлов уже добрался до кульминации: «Дай же мне быть той единственной, что от холода укроет тебя…» На фоне музыки мир вокруг меркнет… «…Звездами из ярчайшего золота усеян пол на небесах». А мое сердце вот-вот вырвется наружу. «Они сияют для тебя, они сияют для тебя. Они горят, чтобы видно было всем». Если бы я был человеком, то наверняка бы умер. «Вернись в объятия снова и душу эту освободи». И ровно в тот момент, когда отыграли последние аккорды, я оказался на растрескавшемся и вздыбленном асфальте остановки, отделенной от проезжей части парой трамвайных путей. Достал из кармана своего серого безразмерного пальто маленькую коробочку с блестящим корпусом и нажал на кнопку в форме дуги под колесиком управления. После таких отличных песен надо делать паузы, потому как в сравнении с ними все остальные, порою совершенно незаслуженно, могут показаться блеклыми и невзрачными.

Постепенно шум шуршащих мимо по мокрому асфальту автомобилей и разговоры прохожих позади меня перекрыли стук нечестивого сердца – мои мысли потихоньку вернулись обратно, на землю. Я посмотрел вниз на носки возмутительно ярких кроссовок, украшенных свежими брызгами грязи, потом перевел взгляд на лежащие перед моими ногами проржавевшие рельсы, проглядывающие сквозь заросли жухлой травы, заполонившей пространство между почти истлевшими шпалами. Всю эту разлагающуюся массу осень небрежно закидала россыпью листьев всевозможных оттенков: от бледно-зеленого до оранжевого. Яркое преддверие бледной ледяной смерти.

Напротив меня у кромки проезжей части на автобусной остановке столпились люди: бабки с сумками на колесиках, днями напролет рыскающие по городу в поисках скидок, студенты, вырвавшиеся на волю из застенков местного колледжа. Все как один склонились над шестидюймовыми порталами в бесконечно обновляющуюся вселенную информационного компоста. Настоящий мир, похоже, никого больше не интересует.

Я стою и пресыщенным безразличным взглядом смотрю на пищу. Эпоха Интернета, уподобив им, превратила меня в потребителя. Раньше, чтобы утолить голод, приходилось быть изобретательным и хитрым. Да и с выбором было не ахти: существо, застрявшее в теле четырнадцатилетнего человеческого ребенка, могло завлечь лишь примерно такого же возраста подростков. Молодая кровь – это конечно прекрасно, но иногда хочется чего-то особенного. Теперь же, через соцсети можно «обработать» любого, и чуть ли не с доставкой на дом. И, согласитесь, при нынешнем качестве корма для людского стада, проще найти деликатесных приверженцев здорового образа жизни и любителей эко-продуктов, используя тематические группы. Эта пресловутая современность сделала из нас тех еще гурманов.

Откуда-то изнутри, из ямы, которую раньше, видимо, заполняла бессмертная душа, начала выползать скука. Такая знакомая, предсказуемо одинаковая и невыносимо родная. И все бы ничего, но за ней следом припрется ее закадычная подруженция – тоска, а там нагрянет и депрессия с ворохом всяческих увеселительных веществ. В итоге, конечно, все завершится радостно и с помпой, но тогда моим планам на вечер точно придет конец.

Пока еще не поздно, снова достаю проигрыватель размером с компакт-кассету и, вращая механическое колесико, выбираю на маленьком монохромном экранчике произвольный режим воспроизведения. Звучит сыгранный одновременно, и на гитаре, и на фортепиано аккорд – унылый бубнеж города разлетается на мелкие осколки. Следом начинает отмерять ритм ворчание зацикленного на трех тактах мощного мотоциклетного мотора, работающего на холостых оборотах. Поехали!

Come with me
Into the trees
We lay on the grass
And let hours pass…

Они-то уж явно не люди, эти нестареющие ребята из Бэсилдона: создавать из обрезков повседневности и мертвых синтезированных звуков музыку, не подверженную влиянию времени. А их тексты? Они как будто видят жизнь откуда-то со стороны. Точно, упыри! Сказал, а сам поморщился. Как только нас не обзывают: вурдалаки, упыри, нежити, стригои, заложные. А вот интересно, что сказали бы про человечество коровы, свиньи и прочая, поедаемая ими живность если бы умели говорить? А какие непотребства эти нерадивые потомки Адама вытворяют с планетой? Людишки сколько угодно могут придумывать для нас оскорбительные прозвища, чтобы самим выглядеть белыми и пушистыми. Но это ничего не изменит в их сути. С другой стороны, чего на них обижаться-то: никто же не злится на скот, когда тот гадит там, где ест. И к тому же, в отличие от них мы, вампиры, зачастую оставляем источник своего пропитания в живых.

Если посмотреть с философской точки зрения, то вампиризм – это скорее про второй шанс. По какой-то причине мы стали для бога здесь ненужными, а тот, другой, нас подобрал. Надо сказать, что многие эту возможность не упустили. Среди детей ночи много не только прославившихся на эстрадном поприще, но также встречаются персоны, достигшие значительных успехов в науке и искусстве, технике, информационных технологиях, да и просто обладатели недюжинного ума. Именно мы подарили человечеству множество открытий и изобретений, создали шедевры, по своей красоте приписываемые к искре божией.

Пока я так стоял и размышлял, прошла, кажется, целая вечность. И вот уже в наушниках закончился невероятно цеплючий проигрыш, отзвучали последние слова, оставив меня снова наедине с затухающим рокотом двухцилиндрового мотора.

Сверкая намытыми боками, к остановке, той, что у кромки проезжей части, подполз синий городской автобус и разинул стеклянные двери, приглашая в свое пластмассовое чрево пассажиров. Проигрыватель выбрал на жестком диске очередной трек: «Угасает новый рассвет» – без шансов на радость, но музыка классная до невозможного. К примитивному ритму, отбиваемому на простейшей ударной установке, подключается такой же сырой бас, а чуточку погодя к этому экспрессивно пульсирующему дуэту присоединяется дребезжащая гитара. Обыватели, тем временем, перекочевали в салон транспортного средства. Я опомнившись за мгновение до того как двери автобуса захлопнутся, рискуя выдать свою сущность, в один прыжок пересекаю две полуразложившиеся рельсовые колеи и приземляюсь на подножке. Ждать больше нет смысла, ведь последний трамвай прошел здесь вечность назад.

«Ха-ам!» – гаркнул чей-то голос, вламываясь через монотонный подернутый безразличием голос Яна Кертиса: видимо, мое неожиданное появление перепугало какую-то бабку. «Да кому ты нужна!» – подумал я, направляясь в головную часть автобуса.

Оплатив у водителя проезд несколькими железками с вонючим латунным покрытием, пристраиваюсь лицом к окну в центре салона.

I’ve walked on water, run through fire
Can’t seem to feel it anymore
It was me, waiting for me
Hoping for something more

На залапанной поверхности стекла по замызганным фасадам частного сектора, распластавшегося на противоположной обочине дороги, вместе со мной через город плывет полупрозрачный, почти ускользающий, образ: молодой человек с тощим белесым лицом, обрамленным вызывающе длинными каштановыми волосами. Мы смотрим друг на друга одинаково пустыми бездушными серыми глазами.

Me, seeing me this time
Hoping for something else

Надеюсь… Но разве мне положено? Ведь надежда – это удел смертных. Вероятно, все дело в том, на что уповаешь. «Уж точно, ни на что хорошее», – с заговорщицкой ухмылкой отвечаю сам себе. На мгновение, вынырнув из своих мыслей, блуждающих между нот коды мрачной песни, открываю черный кожаный рюкзачок и внимательно проверяю его содержимое. В невидимом списке еще раз отмечаю: все ли на месте? Все! Убедившись, что ничего не упустил, утягиваю тесьму на горловине и запахиваю сумку. Провожу рукой по матовой дубленой поверхности. Интересно, у вещей из кожи есть душа? Ну, хотя бы частичка? Если да, то у моего рюкзака она человеческая.

Проигрыватель, тем временем, судорожно поскреб считывающей головкой в недрах десятигигабайтового намагниченного чуланчика, выискав там новый трек. И после непродолжительного вывернутого наизнанку завывания хора, поверх неспешного ритма и скупых шлепков по клавишам фортепьяно, хриплым подавленным голосом, завел свою заунывную и страшную песню бледный эктоморф. ‘Man that you fear’ – дряхлая как мир история: бойся всего, что не понимаешь.

Автобус незаметно подполз к следующей остановке и, изрыгнув нескольких уже добравшихся до пункта назначения, заглотил новую, более увесистую, порцию пассажиров. От этого в замкнутом пространстве салона повис невыносимый сконцентрированный смрад современного человека, откормленного эрзацем пищи, приправленной пальмовым маслом. Возможно, конечно, так пахнут их души? Хотя раньше я подобного не замечал. Но, как оказалось, мимо пролетел и тот момент, когда местное население объявило себя самым духовным и принялось искоренять в своих рядах любое проявление «нечестивости». Ведь им объявили, что все их беды от злых духов и прочей нежити. И как это обычно случается со смертными, они поверили на слово, оборачивая свой гнев против любого, кто выделяется из безликой никчемной массы или того, на кого в очередной раз укажет палец-сосиска одного из локальных наместников верховной власти. И не то чтобы мы сильно испугались всех этих выпадов: таится нам не впервой. Но многие, все-таки, предпочли покинуть эту загнивающую обитель духовности. Надо отметить, что и своей породе людишки порядком поднагадили, затравив или выгнав из страны самых выдающихся и прогрессивных. Теперь вот, наверное, ждут, когда жизнь наладится.

Последняя мысль совпала с кульминацией песни. Голос андрогинного существа в наушниках совсем зашелся: «I am so tangled in my sins that I cannot escape…»  Мой глубокий вдох. Его голос со скрипом выдавливает слова, выкладывая из них фразы, наполненные одному ему ведомым смыслом. Еще чуть-чуть, и музыка вернулась в прежнее русло: надрыв снова уступил место неспешной зловещей мелодии. Выдох.

Здесь маршрут поворачивает направо, открывая за окном вид на некогда живописный луг на берегу речушки, нынче обезображенный толстенной трехметровой кирпичной стеной какого-то там монастыря. Они что в двадцать первом веке к набегу язычников готовятся? Или может… …может на них снизошло откровение о грядущем зомби-апокалипсисе, ведь святошам полагается всегда быть на связи с зачинщиком всех пакостей случающихся с человечеством? А если серьезно, зачем проповедникам смирения и нестяжательства, выбравшим путь уединения, столько пространства почти в центре многолюдного города? Тем более, что изначально, еще до того как век назад, захватившие власть в стране нигилисты принялись изничтожать любые проявления религии, в том числе и недвижимые, территория этого филиала христианско-провославленного царствия охватывала значительно меньший отрез мирского пространства. Понятное дело, что деятельность любой секты нацелена на обладание душами пролетариата, если выбирать, я бы все же предпочел варваров с красными партбилетами. Хотя, что может понимать начисто лишенное души существо.

За стеклом, тянущаяся вдоль проезжей части стена резко отвернула от оживленной улицы, уступив место узенькой полоске берега с тропинкой. Качнувшись на стыке, автобус въехал на мост, перекинутый через неширокую бегущую через весь город речушку. Еще лет двадцать назад бурный поток нес сквозь пороги к центру зловонные нечистоты местного хлопчатобумажного комбината, а дальше, делая свой неоценимый вклад в экологию центральной части страны, питал великую русскую реку. Сейчас же в перестроенных наспех корпусах текстильного гиганта обыватели придаются чревоугодию и праздности, а отходы их высокодуховной жизнедеятельности отправляются в канализацию.

Синий увалень еще раз кивнул, теперь уже на съезде с моста и, проволочившись с полсотни метров, пристроился на перекрестке, ожидая разрешающего сигнала светофора, рядом с такими же затаившимися автомобилями. Пока трехглазый бог перепутья пропускал транспортные потоки по каждой из столкнувшихся здесь пяти проезжих частей, древний айпод завел новую песню. Через тонюсенькое витое сечение медных проводков ко мне в голову перекочевал человек-клякса с всклокоченными волосами и размазанной обводкой вокруг глаз. Зазвенели аккорды сложного полиритмического проигрыша. Ровно через восемь тактов принялись отбивать задорный ритм барабаны. Спустя столько же мерных отрезков  вступил депрессивный тенор Роберта Джеймса Смита. Вагон, ой, автобус тронулся.

Да уж, все мы в плену у голодного призрака. Только у каждого он свой, этот страж ненасытной пустоты. Я задумался о моей, зияющей отрицательным свечением, покинутой. А все же, так ли она необходима, эта душа? По всем признакам наличие сей неосязаемой субстанции не дает ее обладателям никаких преимуществ. В последнее время, мне вообще кажется, что само понятие духовности, как-то отделилось и ускакало прочь от человечности. А если не считать того, что я могу просуществовать хоть тыщу лет, и мое питание организовано слегка иным образом, в чем тогда разница между нами вурдалаками и смертными? Тем, что они могут ходить в церковь?

В этот момент, будто кто-то подслушал мои мысли, кориолисова сила, возникшая при вхождении массивного транспортного средства в левый поворот на перекрестке, впечатала меня в стекло, добавив еще в нагрузку пару, надо отметить, довольно-таки не иссохшихся бабулек.

Нет, я серьезно. Вопреки суевериям и прочим легендам, наши вампирские сердца тоже сокращаются, гоняя по телу, пусть нечестивую, но все же кровь. Да, и дневного света мы не очень-то боимся. Может все дело в том, что в отличие от задуманных как манифестация добра людей наши вместилища тьмы бьются во имя такого же по сути абстрактного понятия как зло? Типа не будь падших ангелов, бог бы окончательно превратился в тирана. Да, получается, что нет. Ведь, несмотря на то, что на каждом углу трубится, будто люди его любимые создания, он все равно обращается с ними как со скотом. Испытывает? Удобная оправдалка. На деле же, человечество ожесточилось, превратившись эгоистичных обывателей, вымещающих скрытую обиду на себе подобных.

Конечно, смертным, во многом благодаря деяниям темных сил, кое-что перепадает, например, свобода воли. Ну а в основном они действительно ведут себя как покорные овцы. Свобода же, как известно, дается лишь тем, кто готов за нее сражаться.

Ну, в общем, как вам уже стало понятно, я вечно чего-нибудь не доволен.

Автобус дернулся, резко ускорившись, но буквально через секунду, чтобы избежать столкновения с подставившейся гузкой миниатюрной дамской легковушки, так же внезапно притормозил. Подчиняясь неумолимым законам физики, содержимое салона плавно качнулось назад и тут же покатилось в направлении кабины. В данный момент подумалось, что сильно недостает трамваев.

Как будто извиняясь, а может, испугавшись назревавшего на борту бунта, водитель дизельного бегемота усмирил свои раллийные амбиции и дальше автобус плавно поплыл среди бурного транспортного потока.

Мимо, выстраивая из массивных фасадов коридор, ползут дома почти девяностолетней застройки. Похоже, эти четырехэтажные громады с высокими окнами навечно обречены впитывать своими оштукатуренными стенами тонны поднимающейся от дороги пыли и копоти. У каждого свое проклятье.

Закончив нудеть мне в уши о том, что для достижения счастья люди вынуждены тратить свою жизнь на потребление, легенда готического рока телепортировался обратно в десятигигабайтовое закулисье жесткого диска. На смену ему тут же выскочила парочка надменных англичан, прикинувшихся коренными североамериканцами. Музыка классная, но я вот уже как сорок лет не могу понять, про какое убежище бледный индеец с Туманного Альбиона хотел нам поведать. Наверное, это мистическое место как-то связанно с тотемами и шаманизмом. А может вообще в середине восьмидесятых этот Йэн перманентно находился в состоянии измененного сознания.

Oh, the heads that turn
Make my back burn
And those heads that turn
Make my back, make my back burn

Где-то на конце первой четверти песни автобус запнулся и замер, в который раз неудачно сместив центры тяжести бедолаг, волей случая оказавшихся на этом маршруте. Очередная остановка – бульвар имени партийного деятеля, умершего от желудочного кровотечения. Хлестко шлепнули открывшиеся двери. Салон слегка качнуло от покинувших его пассажиров. И тут у меня в затылке будто бы что-то кольнуло. Нет, не как мигрень и даже ни капельки не больно. Просто я так говорю: «кольнуло», – когда, назовем это шестым чувством, подсказывает о приближении чего-нибудь неприятного. А в данном случае, кого-нибудь. Я обернулся, чтобы понять, не подводит ли меня интуиция. Не подводит. Музыка в наушниках уже как-то совсем ушла на задний план, превратившись в приглушенное эхо.

The world
And the world turns around
The world and the world, yeah
The world drags me down

Прямо напротив меня в салон вваливается массивная тетка-гот, или как их там теперь называют, в сопровождении двух изможденных одетых по ее образу кавалеров.

Новообращенная, не более трех-пяти лет назад, бросает на меня надменный взгляд, типа самая умная, немного мешкает, и, увлекая за собой парочку анемичных, одетых в черные шмотки ланчбоксов, отправляется в хвост салона. «Молодость всегда потешается над старостью», – ворчу я про себя. Не удивлюсь, если где-то под траурными одеждами в тела фамильяров воткнуты катетеры для капельниц так, чтобы желеобразная леди Батори в любое время могла подкрепиться через тонюсенькие подсоединенные к венам силиконовые трубочки.

Входные двери закрылись и мимо меня, шаркая тяжелыми высокими ботинками, бледной тенью прошелестел один из спутников упитанной вампирессы. Возможно молодой, человек с засаленными черными, с цвета речного песка у отросших корней, длинными волосами достал из закромов своего балахона смартфон и принялся сканировать приклеенный к стеклу штрих код. Оплатив поездку за госпожу, себя и другого соратника по несчастью, вернулся назад. Может мне показалось, но, похоже, он уже начал разлагаться. С другой стороны, есть вероятность, что попросту пренебрегает личной гигиеной.

Вот я никак не пойму это новое поколение. Ходят по городу, открыто выгуливают свою пищу. Глядишь, совсем уподобятся смертным: сначала одомашнивание. А потом, что? Человеководческие фермы начнут создавать? Только я вот думаю, таких пионеров сельского хозяйства первыми на вилы поднимут, точнее на колы, осиновые например.

«Посмотрел бы я на тебя лет эдак через двадцать-тридцать», – бурчу себе под нос, будто какой-то старый пердун. Хотя, нет: надеюсь, уже не посмотрю. Но ретроградское настроение все же меня не покидает: «Нет сейчас, ни разодранных гортаней, ни выпотрошенных внутренностей, ни забрызганных струями артериальной или подтеками венозной крови стен и полов парадных – скука сплошная».

Беспрестанно движущееся пространство за пределами автобуса заполнил фасад бывшего текстильного предприятия, некогда выпускавшего хлопчатобумажные и штапельные ткани, а нынче торгово-развлекательного центра с густо утыканной автомобилями парковкой. Потом снова остановка. Опять обмен странствующими душами и в путь до следующей.

Осенний день неуклонно приближается к вечеру. Ленивое, уже предвкушающее зимнюю дрему, солнце выдвинулось на юго-запад и малость припало к линии горизонта. Меркнущий дневной свет запнулся за густую пелену облаков и полупрозрачная тень от них, вальяжно развалилась вдоль улицы, украв у горожан еще чуточку света.

Закончился очередной трек и вместе с последними звенящими нотами песни выветрился из моей головы и образ дамочки, язык не поворачивается сказать, вампира. Та все еще, словно на троне, восседает сразу на двух сидениях в задней части салона. А вот пристроившихся рядом почти потребленных до дна доходяг даже мне жалко. Но что уж тут поделаешь. Дети ночи предпочитают друг с другом не ссориться, предоставляя возможность времени все расставить по своим местам. Ведь мы можем позволить себе подобную роскошь.

Автобус нырнул под рукав бункерной галереи топливоподачи, перекинутый через дорогу от резервного хранилища к главному корпусу одной из местных ТЭЦ.

В ушах завыл а капелла тяжелый грудной женский голос. Позволив темнокожей певице пропеть пару строк о ее горемычной доле, лысый гений эпохи техно завел свою драм машину. Я вообще-то раньше не сильно жаловал подобную музыку, но был у меня в конце двадцатого века товарищ, вы не поверите из людей, он-то и подсадил меня на эту дрянь. Конечно, не только на эту, а еще кое на что другое.

Не знаю жив ли он еще или нет, но могу точно сказать, что находки того времени сильно обогатили мое бездуховное существование. В минуты слабости думаю: «Не стоило ли его тогда обратить?» И возможно не ехал бы я сегодня на этом автобусе, а гудел бы с лучшим другом где-нибудь далеко-далеко отсюда. Наверное, странно, когда упырь рассуждает о подобном: но я до сих пор убежден, что превращать в кровососа почти еще ребенка, даже во имя избавления себя любимого от депрессии и одиночества как-то не этично.

Город плывет. Обрезиненный пол плавно покачивается под ногами в такт неровному асфальтовому покрытию.

А плейер уже объявляет кириллическими буквами на монохромном дисплейчике новую песню. Звучит простейший гитарный проигрыш, за которым вступает низкий голос мертвеца. До сих пор не пойму как такой достаточно посредственной группе, удалось придумать такое? От этой музыки хочется расправить свои черные крылья и парить над крышами в ночи. Нырять в воздуховоды и выть со всей мочи, пугая обывателей. А потом кружить вдоль улиц, почти касаясь усталого асфальта, и снова взмывать, и так до бесконечности.

Тем, кто ложится спать, спокойного сна
Спокойная ночь…

Музыка, будто знает, о чем я думаю: утягивает сознание, а вместе с ним и весь салон в неопределенное время в прошлом. Там перемешалась вся моя жизнь, и окружающий город заглядывает уже через окно трамвая, неспешно отмеряющего свой путь по давно не существующим рельсам. Потерянные в бесконечном потоке событий машины и пешеходы, словно заводные, спешат по своим эфемерным делам, подчиняясь графику одноразовых жизней. Суета на фоне светящихся витрин магазинов и кафе, бывших когда-то давно другими магазинами, фотосалонами, прачечными.

Хотя еще и не стемнело, кое-где в древних четырех и пятиэтажках, громоздящихся вдоль неширокой транспортной магистрали, зажигается свет. И мой взгляд как отчаявшийся мотылек перелетает по мертвым окнам к тем, где появляется надежда. Хотя и это чувство, плод моей бурной фантазии, выдуманный символ того, что есть дом, где тебя ждет кто-то родной. Призрак маяка для Летучего голландца.

Остановки сменяются. Входят и выходят не значащие ничего люди, порой непригодные даже в пищу. Неважно сколько поколений сменится – у них все останется по-прежнему: грызня вокруг кормушки. Единицам, которые захотят что-то изменить, плевки всю их короткую жизнь, да пара-тройка вредных привычек бонусом.

Еще две песни я просто скользил взглядом по сменяющим друг друга фасадам. Заглядывал в светящиеся теплым светом окна, проникая через них в чужие жизни. Потом перед глазами возник широченный выполненный в неоклассическом стиле фасад полиграфического комбината. Вот блин – это же моя остановка! Моя последняя остановка…

Едва успев опомниться от своего ностальгического путешествия, я просочился между несколькими крупногабаритными персонажами и выпорхнул из автобуса.

Зеленый свет для пешеходов. Удачный сегодня денек.

Бодро перемахнув проезжую часть, я оглянулся на доставивший меня автобус. Мое место в окне занял какой-то отчаянно неопрятный мужчина. Мы встретились взглядами. Дядька широко улыбнулся, обнажив почти голые десны, и помахал рукой. Может жалкий человечишко и не имел в виду ничего такого, но от этой гримасы стало как-то не по себе. Будто смертный все понял и издевается: «Смотри, я уезжаю, а ты остаешься». Как будто бы я проиграл, а они всей своей клокочущей массой одержали верх. Как будто беззубое стадо прощается с хищником, который уже не может растерзать их на куски. «Еще как может», – успокаиваю себя и, выбросив из головы ненормального, легкой походкой направляюсь в сторону арки в стене справа, между массивным фасадом печатной фабрики и выстроенного в тот же период двадцатого века четырехэтажным жилым домом.

Я нырнул под полукруглый свод и, будто бы в миг преодолев огромное расстояние, очутился в другом измерении. Вместе с пылью и копотью выхлопных газов остался позади весь груз переносимых и перевозимых суетных мыслей, переживаний, грехов, вины и сожалений человеческих.

В ушах зазвенели мелодию синтезаторные колокольчики. Потом невысокий человечек, прикинувшийся вампиром, заскрежетал своим колючим голосом под режущий звук гитар и бластбиты:

Black candles dance to an overture
But I am drawn past their flickering lure
To the breathing forest that surrounds the room
Where the vigilant trees push out of the womb

Разъезженный под парковку газон. Ржавые, изуродованные инфантильными лоботрясами инсталляции игровой площадки. Куцые уродливые деревца. А дальше двор сталинки с покоцанной облицовкой плавно врос в узенькие улочки, утыканные частными домишками. Я помню, что когда-то давным-давно вместо человеческого жилья здесь раскинулось обдуваемое всеми ветрами поле. Тогда, даже отсюда с легкостью можно было увидеть финальную точку моего сегодняшнего путешествия. Однако, согласитесь, идти по прямой как-то уж очень скучно, особенно если вы не зануда. Еще можно было бы обернуться стаей воронья или каких-нибудь летучих мышей и в считанные минуты, шурша тугими кожистыми крыльями, донестись от терракотовых кирпичных общаг до рощи, расположившейся на живописном крутом берегу на окраине города. Но подобные трюки меня уже давно не забавляют.

Под злобное хрипение и скрежетание в маленьких наушничках-затычках я постепенно выбрался из лабиринта частной застройки. Поносимый гудками клаксонов перепорхнул оживленную двухполосную дорогу и очутился у кромки лесного массива.

Слева среди деревьев расположилось приземистое двухэтажное здание детского сада, а чуть дальше, тоже параллельно идущей в направлении центра города узкой магистрали, раскинулись корпуса городской больницы. Странное, скажу я вам, соседство.

Я зашагал по асфальтированной подъездной дорожке вдоль забора дошкольного учреждения. За тонкими прутьями маленькое здание лучится сотней чистых душ, освещая через огромные окна всю округу. Вот калитка главного входа с переговорным устройством и магнитным замком. Можно подумать, что невинным душам угрожают исключительно неспособные перемахнуть через забор инвалиды, да личности, чей ум не достаточно развит, чтобы связать действие запирающего устройства с подачей электричества. Я уже не говорю про нас, нечестивых, ведь закон жилища на общественные помещения не распространяется. Условные меры безопасности, лишь для вида: чтобы успокоить наивных родителей.

Прохожу мимо. Еще через десять метров распашные ворота с красным запрещающим знаком. «Ну все, теперь детки точно в безопасности», – с иронией замечаю про себя.

Чуть дальше граница детского сада натыкается на высокое бетонное ограждение. Такие обычно возводят по периметру воинских частей и прочих учреждений, в которых нужно, либо оградить обитателей от внешнего мира, либо внешний мир от обитателей. Спустя несколько монолитных секций в оранжевом свете одинокого фонаря возникли металлические ворота. Асфальтовая дорога ведет именно сюда. На синей пластиковой табличке надпись серебряными буквами: «Геронтологический центр». Похоже, что-то связанное со стариками. И хотя, как это не сложно заметить, я тот еще брюзга, эта тема мне совершенно не интересна. Да и просроченные продукты питания, в общем-то, не жалую. Поэтому снова прохожу мимо. И вот, променяв твердое асфальтовое покрытие на топкий декорированный россыпями пестрых листьев половик одной из многочисленных, изрезавших пролесок тропинок, проникаю в сумеречное царство высоченных сосен, кустистых кленов и осин.

Роща обдала меня своим холодным дыханием, приправленным смрадом почившего несколько месяцев назад лета. Ночью будет мороз. И под песню-призрак португальских исполнителей, вообразивших себя волками, из темно-серого неба посыпал снег.

Outside the mythic rains
Let us know we are not insane
Blood debts still to be paid
Instead we celebrate the stranger

Аномалия, как и я сам: листья кружатся вперемешку с белыми хлопьями. Осталось еще недолго. Неспешно продвигаюсь вглубь, изредка подцепляя ногами мертвых детей деревьев.

Inside, the mythic pains are played
Blood doubts are asked again
Beware the answers you cannot tame
Might take you too far away

Почти невесомые снежинки не торопятся приземляться. Мечутся, поблескивая, в остатках светового дня, едва проникающего между частокола подпирающих тяжелое осеннее небо деревьев, будто навязчивые призраки комаров.

Из-за голых кустов шиповника показалась невысокая тонкая ограда и тени ветхих надгробий. Где-то должна быть одна из боковых калиток. Заходить с главного входа я, отчего-то, постеснялся.

А снег припустил еще сильнее, пытается укрыть разлагающиеся листья, но гниющие останки растапливают нежные кристаллики, превращая его в грязную кашу. Ну, где же он, этот вход? Я нетерпеливо всматриваюсь в призрачный силуэт старого погоста. Уже не сильно заботясь о внешнем виде обуви, отчаянно, наращивая темп, шлепаю по склизкой топи и лужам.

Ощущение цели, проявившееся почти до состояния осязаемости, понимание того, что осталось еще совсем немного, полностью околдовало мое сознание. Музыка отошла на второй план. Мелькают стволы деревьев, ощетинившиеся голые ветки кустарников, снег белесыми черточками проносится по периферии выискивающего вход взгляда. Сердце, подстегнутое нетерпеливым волнением, молотит как работающий на пределе мощности мотор, угнетаемый не поспевающим за ним приводом, готовое в любую минуту вырваться наружу, опередив недостаточно расторопное тело. Еще чуть-чуть и… Ага, нашел! Немного сбавив ход, спешу к прорехе в заборе, расположенной около непонятно по какой причине вынесенного за пределы кладбища захоронения. И косясь на основательно проржавевший металлический лишенный идентификационных признаков обелиск, наконец-то пересекаю границу ветхого некрополя.

Мертвая тишина мгновенно проглатывает шуршание листьев и звук случайно треснувших веток под ногами. Взявшие на себя роль призраков надгробия высятся над щуплыми оградками, выглядывают из-за мощных стволов. Чуть подумав, электронное устройство из кармана моего освященного нафталином пальто передает модулированный слаботочный сигнал на малюсенные мембраны наушничков-затычек.

Звенящая акустическая гитара на пару с басом начинает раскручивать достойную самого Эдгара Алана По драму о потере любимого человека. Сам того не замечая, я замычал, подражая вступлению. От чего у дремучих металлистов всегда самые красивые медляки?

Reverend, Reverend,
Is this some conspiracy?
Crucified for no sins
Put an image beneath me

Бреду себе по узким проходам, выискивая центр этого домена скорби. Вспоминаю те времена, когда здесь можно было свободно прогуливаться среди деревьев, не подчиняясь воле печального выстроенного из оградок лабиринта. Кладбище, на котором, при другом стечении обстоятельств мог бы залегать и ваш покорный слуга, выросло, состарилось и умерло, а я вот нет.

Без каких-либо намерений мой взгляд скользит по редким, не затертым безжалостным временем, датам на могильных плитах и табличках каркасов жестяных надгробий. Статистика может сколь угодно вещать о легендарных древних тружениках-долгожителях. Однако результаты нехитрых подсчетов разницы между годами рождения и выбытия безжалостно рушат стройные этажерки сводных таблиц: сорок пять, пятьдесят шесть, тридцать семь, двенадцать, двадцать три, семнадцать, восемь… …месяцев. Ненасытная кладбищенская земля безжалостно проглотила всех без разбора: еще трудоспособных взрослых, едва вкусивших жизни подростков, совсем малых детишек.  Да уж, как тут «коротать век», если большинство и до половины не добирается.

И дались мне эти смертные! Да просто отвлекаюсь, чтобы снять мандраж. Нет, мне ничуточки не страшно. Видимо более чем за сто лет бессмертного существования инстинкт самосохранения как водой смыло. Я бы сказал, что это волнение, ну как перед важным выступлением или когда собираешься сделать что-то новое, неизведанное, или накануне предстоящего далекого путешествия.

Вот я и на месте. Окончательно сдавшееся солнце, открыло путь из «ниоткуда»  вольготно разлегшимся вдоль и поперек земной поверхности мрачным теням, зависающим между щербатыми стволами-истуканами полудвижениям, подмигивающим из непроглядной мглы подозрительным бликам и прочим порождениям пугливого подсознания. Ни прошлое, ни настоящее, и уж тем более ни будущее теперь не имеют значения. Бойкие гитарные риффы становятся едиными с ударами сердца, а музыка фоном к сценке случившегося взаправду триллера. Приложив небольшое усилие, приоткрываю основательно проржавевшую калитку украшенной замысловатым узором оградки. Наверное, тишину морозной осенней тьмы прорезал зловещий скрип потревоженных, долгие годы пребывавших в летаргическом сне, петель. Внутри почти квадратной формы некро-загончика, рядом с сильно накренившейся, норовящей вот-вот упасть, гранитной стелой, я бы сказал, что почти даже уютно. Скинув со спины свой готический рюкзачок, один за другим выкладываю на малюсенькую трухлявую лавочку набор из предметов, скорее подходящих охотнику на вампиров, нежели такому мерзкому воплощению худших суеверий и предрассудков как я.

Немного медлю. Прогнав еще раз в голове последовательность действий, делаю глубокий вздох и приступаю к построению мизансцены для реализации годами проигрываемого моим депрессивным мозгом сценария.

Со стороны, конечно, все выглядит очень странно. Хотя кто-то, прогуливаясь по погруженному во тьму старому кладбищу, и увидев подростка замершего в странной позе над накренившимся надгробием, сжимающего в левой руке загадочную коричневую склянку, а в правой – блестящий, похожий на нож, предмет, возможно, испугается и даже, по всей вероятности, закричит, испортив мне все действо. Но на мою удачу желающих совершить вечерний променад в этой части рощи нет. И лишь едва различимые лица, глядящие с выцветших фотокерамических овалов окрестных памятников, станут свидетелями того, как я, выпив раствор коллоидного серебра и перерезав себе горло серебряным ножом, потеряю сознание. А потом навалюсь всей массой своего бесчувственного тела на упертую под грудину, чуть левее от центра симметрии, деревянную полуметровую спицу, предположительно осиновую.

Наверное, от меня и тела-то не останется. Это, конечно, если верить фильмам и книгам. Ну а на тот случай, если я все же не обращусь в пепел, то нашедшие мое тело наверняка решат, что подросток добровольно распрощался с жизнью из-за неразделенной любви или, там, например, участие в очередном молодежном челлендже из соцсетей обернулось несчастным случаем. Конечно, сотрудникам полиции придется попотеть, определяя мою личность и разыскивая родственников. Но, я думаю, в конце концов, сильно никто переживать не будет, когда мои нечестивые останки зароют вместе невостребованными людскими. Мне-то уж точно будет без разницы.

Ну что, за ваше нездоровье! Я залпом выпиваю из банки дрянь, всю до дна. Как будто воды хлебнул. Вот только вместо послевкусия легкое жжение в горле и немного в пищеводе. А дальше, ничего не происходит. Вот, блин! Тогда, вложив всю силу в скользкую металлическую рукоятку переточенного до хирургической остроты предмета из набора чьего-то фамильного серебра, чиркаю кромкой серебряного лезвия поперек шеи, резко и хладнокровно. Однако, вопреки ожиданиям кровь не хлынула фонтаном, а как-то, я бы сказал, лениво потекла противными холодными струйками прямиком за шиворот свитера. Хотя стоит отметить, что несколько скупых капель, все же шлепнули на полированную гранитную стенку обелиска. Да что же это такое?

И вот когда я уже совсем было отчаялся, что ничего не выйдет, а в мозгу начали циркулировать противные мысли, связанные со словом «никчемность», моя голова слегка закружилась, ноги дрогнули, подогнулись и тоненькая щепка, проткнув кожу и тонкий слой жира, мягко вошла в грудную полость. Нож и банка по очереди выпали из разжатых ладоней. Должно быть, первый несколько раз звучно лязгнув, а вторая, лопнув и разметавшись звенящими осколками по гранитной поверхности.

Острая боль разлетелась от заостренного кончика деревяшки в каждую клетку моего тела, и, кажется, добралась даже туда, где нет нервных окончаний: в каждую чешуйку, каждого волоса. Следом вся плоть будто треснула и посыпалась, словно разбитое куском кирпича оконное стекло. Как если бы невидимый автор, разгневанный неудачным черновиком упрямо забуксовавшего в самом ответственном месте рассказа, разорвал свое творение в клочья. А потом все стихло. Стало не так уж и важно, что там транслируется через малюсенькие динамики в моих ушах. Теперь нет ни мыслей, ни мчащихся им вдогонку наперегонки сомнений и сожалений. Только тишина и снег, неугомонно сыплющий с неба. По таким, как я никто не станет плакать, даже природа. Хотя может все дело в том, что скоро зима. 

Уже без меня, в перештопанном, заполненном мелкими бумажками и фантиками, кармане пальто мигнул и погас экранчик – осиротевший проигрыватель тоже умер.

…

– Эй, малец, ты чего? Нашел себе место, чтобы отдыхать! – звучит эхом, как будто с другой стороны длиннющего тоннеля.

Кто-то теребит меня за плечо. Уверенным движением цепкие руки переворачивают щуплое совершенно ватное тельце на спину. Свет режет остекленевшие зрачки даже через синюшную кожу век. Пожалуй, так и оставлю их закрытыми.

– Эва оно, как! Ну, ты и удумал! – бурчит уже более отчетливый старческий, но, все же, громогласный голос.

Нет даже сил, чтобы открыть глаза, и я бормочу что-то совершенно бессвязное в ответ.

– Давай-ка для начала уберем вот эту штуковину.

Шершавые теплые пальцы копошатся у меня под свитером, а я в ответ недовольно издаю нечленораздельные звуки и дергаю непослушными конечностями. Старик, не обращая внимания на мои протесты, продолжает ковырять своими цепкими узловатыми обрубками в ране у солнечного сплетения. Я представляю себе, как он пытается подцепить ороговевшими вековыми ногтями кусок отломанной деревяшки и мне становится совсем не по себе. Опять возмущенно ворчу.

– Потерпи, соколик. Еще немножечко и будешь как прежде.

«Не хочу как прежде, никак не хочу!» – возмущаюсь, обращаясь скорее сам к себе, потому как, ни язык, ни губы, да и мышцы лица мне все еще не подчиняются.

Дедок, тем временем, продолжает свое мерзкое благородное дело, и я, смирившись с подневольной участью спасаемого, сдаюсь на его милость.

В итоге, конечно, непослушная щепка сдалась и, уступив навязчивому упорству престарелого благодетеля, покинула грудину. После этого спаситель, ой, то есть спасатель, приложил горячую ладонь к ране, поперек тела. Тепло растеклось от отверстия, а потом как начало жечь все изнутри, еще сильнее чем от деревяшки. Можно подумать, что у дедка не рука, а прямо утюг какой-то с функцией впрыскивания раскаленной лавы. Окрестные территории огласил мой нечеловеческий вопль, разлетелся дальше меж сосен, потом снова вернулся. А еще от такой терапии, и глаза открылись, и сила появилась: я что есть мочи, впился своими когтями в исцелявшую длань.

– Ой! – прикрикнул старческий голос, и его владелец отдернул руку, – Извини! Совсем забыл, ну, что ты это… Короче сам понимаешь, из другой епархии, короче…

Когда мои зрачки немного освоились, я попытался сфокусировать взгляд на довольно-таки крупном дедуле с румяным блиноподобным лицом, обрамленным курчавыми седыми космами и такой же, в крупный барашек, окладистой бородой. За его спиной, все еще вынуждая щуриться, сияло восходящее солнце.

«Вот если посмотреть на его голову вверх шеей – ничего бы не изменилось. Лепешка она ведь с какой стороны ни гляди, лепешкой и останется, – отчего-то пришло на ум сначала, а потом еще посетила мысль, – Уж больно неудачно вселенское светило пристроилось?»

Подумав о случившихся накануне вечером событиях, я провожу рукой по шее. Гладкая кожа без единой царапинки, прямо как шелк, будто бы ничего и не было. На всякий случай, чтобы убедиться, что не брежу, с трудом, в груди еще болит, приподнимаюсь, опершись на руки, и смотрю под спину. Батюшки, ну и натекло! Блин, да еще и пальто все вымазалось, когда «горе реаниматор», участливо перевернул меня. Вон, какие пятна на спине и на жопе.

Дед, присев на корточки, тоже с неподдельным интересом изучает мою одежду:

– Ничего, – говорит, – в химчистку снесешь, там в два счета приведут в порядок. К тому же ты еще и спереди вымазался до этого, – и кивает на кровавые разводы в районе груди и колен.

Я оглядел когда-то светло-серую драповую ткань спереди, ставшую теперь бордово-черной в серых пятнах. Какая, к черту, химчистка: проще все перекрасить, нафиг.

–Да, уж, – говорит дедок, будто подтверждая мои размышления, и лыбит, сияя словно начищенный пятак, а за его спиной солнце, тоже надменно светит, играя в похожих на сахарную вату блестящих космах.

Я щурюсь, пытаясь, все же разглядеть лицо старца, но что увидишь против прямых лучей. Сажусь, отряхиваюсь. Потом понимаю, что лишь испачкал ладони в собственной не свернувшейся крови. Однако, вместо того чтобы обрушиться гневной тирадой на моего «спасителя», просто спрашиваю:

– А вы-то, чего здесь забыли, на кладбище с утра пораньше.

– Как это что! – возмутился светящийся старикан, я аж немного отпрянул от такого неожиданного выпада, – Навещаю своих детей. Работа у меня такая. Ведь никто не должен остаться без внимания, ни здравствующие, ни хворые, ни почившие.

Стараясь не глядеть прямо на слепящее лицо, как можно более безучастным голосом, произношу:

– А, ну все понятно. Работа, так работа, – мне этого достаточно, а то чего доброго ляпну лишнего – нападет на меня или, еще хуже, начнет, например, рассказывать про свои дела.

Вдруг, совершенно внезапно, дед, будто и не ждал никакого ответа, щелкнув коленями, встает и заявляет:

– Ну все, поднимайся, давай! Хватит сидеть на холодном камне! Не ровен час застудишь свои молодежные дела.

И еще больше сияет всем своим лицом-лепешкой, обнажая в широкой улыбке идеальные перламутровые зубы.

Я кое-как, крехтя и охая, встаю. Прихватываю с лавочки свой рюкзачок. Нож решаю оставить валяться в новом снегу вместе с осколками: все равно от него никакого проку. И следую за пенсионером, довольно грациозно покинувшим территорию захоронения. Солнце все так же беспрекословно плывет за ним. Еще, помимо моложавой поступи и странного атмосферно-оптического эффекта, я отмечаю, что старец одет в неправдоподобно приличное благородного бледно-фисташкового цвета пальто. На ходу, не без досады, еще раз рассматриваю свое, испачканное и старомодное. Обычно старики, даже состоятельные, одеваются довольно стремно, а этот, ну прямо щеголь.

Честно говоря, мне бы сейчас хотелось избавиться от моего непрошеного благодетеля и отправиться восвояси. Надо подумать о том, как быть дальше. Однако на свету я немного заплутал среди могил. Дедуля, некоторое время понаблюдав за моими бесплодными попытками выбраться из лабиринта заросших тропинок, вызывается проводить меня до выхода, точнее до центрального входа. С его помощью мы довольно легко обнаруживаем исхоженную, достаточно широкую тропку, и вместе бок о бок неспешным шагом устремляемся к главным воротам.

Всю дорогу мой провожатый рассказывает всякую нудятину: про трудную работу, загруженный график и что-то там еще связанное с ответственностью. Я в свою очередь покорно слушаю и в нужных местах киваю или «дакаю», при этом особенно жалея, что выбранный мною способ покинуть этот мир потерпел сокрушительное фиаско.

И когда мне начало казаться, будто дед специально водит меня кругами, задумав, изничтожить своим, неимоверно ску-у-у-учным, способом, в проигрывателе внезапно воскрес аккумулятор. И, спасая от нудных рассказов бородатого пенсионера, в моих ушах снова поселилась Энни. На этот раз поет про то, что не стоит держаться за безответную любовь. Честно говоря, я и до этого не особенно-то и вникал в разглагольствования седовласого чудика. Любят они, эти старики, набивать себе цену. Но все же, я бы предпочел одиночество в незримом присутствии шотландской дивы.

Еще какое-то время мы идем, приминая подошвами первый снег, который в свою очередь блестит своими обреченными кристалликами в лучах от сияющего золотого круга, нескромно примостившегося за головой у деда. Я, слева молча, он справа, раскрывая рот под фонограмму англоязычной песни. В голове начинают собираться совсем не относящиеся к текущему моменту мысли. Про серебро, которое не убивает. И неужели осина тоже не сработала. А может, и метал, и дерево подделка: ну, там какой-нибудь никелевый сплав, и березовая доска? Или просто дедок вовремя подоспел и все испортил? Я смотрю на своего спутника, он улыбается в ответ и продолжает что-то энергично рассказывать. Странный какой-то и, к тому же, на пищу совсем не похож. С другой стороны и не вампир. Неужели? Да нет, просто притупились инстинкты из-за ранений, и все тут. А может быть это я недостаточно верю в то, что являюсь воплощением зла. Или вообще вся эта бесконечная история – показуха, и нет никакой вечной борьбы, а наши создатели просто забавляются, глазея на выкрутасы и чудачества своих подопечных, играющих в извечное противостояние добра со злом. А мое воскрешение? Что это было? Милосердие или отчаянный цинизм? Порою совершенно невозможно отличить одно от другого. И если все зависит от точки зрения «спасаемого», тогда я остановлюсь на цинизме.

Так мы втроем: неуслышанный, невидимая и… …нежить, все-таки добрели до скромного, обросшего кустами и мусором, главного входа из заброшенного кладбища.

Прощаясь, элегантный дед еще некоторое время что-то объясняет, при этом активно жестикулируя, наверное, про очередные важные дела, которые ему надо успеть сделать. Я, рискуя навеки ослепнуть, щурясь, гляжу в открытое складчатое лицо. Потом дежурно улыбаюсь в ответ и жму, протянутую стариком, обжигающе горячую руку. Желаю успехов в любых начинаниях и ухожу, не оборачиваясь, навстречу другому солнцу, тоже неудержимо яркому и слепящему, на восток, по грунтовой дороге, посреди рощи вдоль кладбища.

Едва дав допеть Энни, плейер запустил что-то совершенно несусветное, ультра новое и современное. Кажется, это чудо техники двадцатилетней давности живет своей жизнью. Парнишка под аккомпанемент гитары и драм-машины забросал мой мозг своими юношескими проблемами. Хотя, вы знаете, если послушать, все звучит достаточно классно, или как там, у молодежи говорится теперь. Надо будет справиться в Интернете, раз уж снова приходится зависать тут. Но для начала стоит немного подкрепиться.

Уподобившись людям-жаворонкам спешащим на работу в обнимку с одноразовыми бумажными стаканчиками бодрящего кофе, влить в себя порцию теплой красной жидкости. Что тут у нас поблизости? Больница отпадает сразу. Может, садик или школа? Нет! Лучше в фитнес-клуб!

Well, I saw you with a new boу
I’m lookin’ for somethin’ that I could destroy
You know I hate it when you tease me

Предварительно убедившись в том, что поблизости нет случайных свидетелей, я театрально взмахнул полой своего чумазого старческого пальто и в мгновение обернулся стаей черных как ночь ворон. Да патетично, но зато эффективно. Взметнулся в морозное безоблачное небо, и умчался, растворившись вдали на фоне беспричинно радостного осеннего солнца.

I see you every night when I am dreaming
Yeah, every time I see you right there
You turn a dream into a fuckin’ nightmare, yeah

Плей-лист

Во время ретроградской поездки и дальнейшего пешего путешествия в проигрывателе неуказанного по имени главного героя звучали следующие песни:

Annie Lennox – ‘Love Song for Vampire’

Depeche Mode – ‘Stripped’

Joy Division – ‘New Dawn Fades’

Marilyn Manson – ‘Man That You Fear’

The Cure – ‘Hungry Ghost’

The Cult – ‘She Sells Sanctuary’

Moby – ‘Natural Blues’

Кино – ‘Спокойная ночь’ (Live ЦСКА Арена 2021)

Две неупомянутых в повествовании песни:
Portishead – ‘Roads’ и Sisters of Mercy – ‘No Time to Cry’

Cradle of Filth – ‘The Forest Whispers My Name’

Moonspell – ‘Ghostsong’

Pantera – ‘Cemetery Gates’

Annie Lennox – ‘No More I Love You’s’

nothing.nowhere – ‘Nightmare’

А еще где-то на жестком диске, так и не добравшись до страниц этой истории, среди прочих, не менее клеевых завалялись:
Ozzy Osbourne – ‘My Little Man’
Type O Negative – ‘Everything Dies’
The Smashing Pumpkins – ‘Disarm’ (live at MTV)
Husker Du – ‘Diane’